В романе Алессандро Барикко «Море-океан» [1] доктор говорит: «я могу спасти вашу дочь, […] – но это будет нелегко, в известном смысле это будет крайне опасно, […] – последствий этого эксперимента мы пока не знаем, но полагаем, что в подобных случаях он приносит пользу, в чем убеждались уже не раз, однако ручаться ни за что нельзя… […] его название- всего одно слово, которое либо спасет его дочь, либо убьет, хотя скорее спасет, короткое, но бесконечное, по-своему волшебное и невыносимо простое слово.
- Море […]»
Перефразируя, я мог бы сказать, ей может помочь только психоанализ, но лишь тот, который как море, правда, может и погубить, но навряд ли. Вот ее сновидение после нашей первой встречи:
Я стою в комнате. К самому подоконнику подступает море, но это непрозрачная вода. Она мутная и белая, как от белка. Пол в комнате наклонный и меня начинает тянуть к окну, за которым море. Я хватаюсь за железную кровать, чтобы удержаться, но это не помогает. Заходит женщина и закрывает окно. Опасность пропадает. Потом я на улице с человеком, одетым в черное. Я захожу в магазин и вижу духи. Они из того же белка, что и море. В сопроводительной бумаге объясняется, что это очень целебные духи, так как изготовлены из костей, которые долго гнили в болоте. Я хочу их купить, но все мои деньги у человека, одетого в черное. Я выхожу на улицу и вижу его. Он уже купил мне два флакона по цене одного, который я видела. Я засыпаю довольная, что у меня на тумбочке стоит флакон с этими духами.
Итак, это первое сновидение в анализе женщины 40 лет, жаловавшейся на депрессивные состояния. Предложенная ее сновидением метафора белкового моря – этого первичного бульона отсылает нас к началу начал, к мифам о рождении мира. Также сновидение намечает план действий аналитика: закрыть окно хаоса и в то же время предлагать этот первичный хаотический бульон в гомеопатических дозах в маленьких флаконах. Это сновидение прекрасно иллюстрирует инстинктивное, ужасающее и, возможно, смертельное для эго стремление к слиянию с морем Самости. Особенность юнгианской психологии в стремлении способствовать потере прежних ценностей эго и постепенном соединении эго с Самостью у людей, перешагнувших рубеж второй половины жизни. Если можно сравнить классический психоанализ с постройкой или, точнее, укреплением корабля эго, юнгианский анализ – это постепенное растворение, деконструкция этого корабля при одновременном сохранении сознания. В этом случае моей задачей, как аналитика будет контейнировать, то есть удерживать на человечески приемлемом, не переполняющем уровне, архетипические содержания. С другой стороны такая тенденция к переполнению бессознательным содержанием не должна только пугать (этот ужас – тема особого анализа). Клиент развивается настолько, насколько развит его аналитик, поэтому это вызов и моим отношениям с морем. Я заражаюсь ее психической инфекцией, заболеваю ее морем, я – человек моря, приносящий ей волшебный флакон с живой водой моря. Насколько я могу быть носителем одновременно нескольких необходимых для нее проекций? Быть женской, материнской фигурой, вовремя закрывающей окно, быть мужской фигурой, приносящей флакон и быть морем? Насколько кости изученных мной теорий стали тем белковым морем, в котором могут рождаться необходимые для души образы? Возможно, таким образом – метафорой будет солярис [2]. Задача аналитика быть солярисом для анализируемого, быть тем, кто сейчас нужен бессознательному анализируемого. В этом солярисе могут всплывать любые фигуры и объекты, бессознательно значимые сейчас для анализируемого. Но этот процесс, безусловно, двусторонний, поэтому анализируемый – это солярис для аналитика. В солярисе души анализируемого всплывают значимые для аналитика образы. Разговор аналитика с этими образами, их персонализация оживляют застывшую поверхность привычной односторонней саморефлексии, анимизирует анализируемого. То, что казалось застывшим объективированным и безгласным, становится текучим и живым как море. Мой контрпереносный сон при работе с этой пациенткой был о разных агрегатных состояниях и о том, что землетрясение страшно лишь для твердого агрегатного состояния. В солярисе могут проявляться любые актуальные образы, например, образ «Титаника». Так, другой моей клиентке снится, что она внутри «Титаника», начинается пожар, она пытается заблокировать огонь с помощью какого-то механизма, отгородив часть корабля. Ничего не получается. Она где-то внутри, вокруг роскошная обстановка дворца – корабля. Как ни странно работает лифт, но подниматься некуда – там пожар. Она ждет, когда хлынет вода и знает, что, скорее всего, выплывет. Если рассматривать «Титаник» как большой и роскошный корабль ее персоны, то он горит. Иногда нет надежды на защитные механизмы, и они не могут отгородить и защитить часть эго, как определенного способа восприятия, от пожара эмоций. Нужно ждать прихода воды бессознательного, и вода сможет не только потушить пожар, но и принести освобождение.
В следующем сне она подходит к берегу моря и знает, что его нужно переплыть, но не знает можно ли туда доплыть, и сможет ли она это сделать. Но у нее нет сомнений, что нужно плыть. Поэтому она заходит со своими спутниками в воду, проплывает лагуну, которая загорожена от моря. Из лагуны трудно выплыть, но она это делает.
Эти два сновидения оставшиеся на песке ее памяти затрагивают очарование цикла создания и деконструкции. Образы, выплывающие из бессознательного, при всей их титанической важности и индивидуальной осмысленности похожи на песочные Замки. Например, аналитик чувствует в себе спроецированный на него анализируемым образ соблазняющего и одновременно отвергающего отца. Эмпатичность аналитика размягчает жесткость внутренней конструкции анализанта. В такой работе много сложной эмоциональной рефлексии и взаимодействия, тогда промежуточный результат – это деконструкция проекций, защитного механизма, эмоционального застревания, психосоматического тупика. А окончательный результат – это понимание того, что эмоциональное переживание, образ – лишь игра наших энергий. Волны на поверхности моря или песочный Замок, смытый прибоем.
В детстве, когда мы строили шалаши, эти хрупкие убежища для хрупкого эго, я очень расстраивался, когда те, кто их строил, говорили: «Давайте беситься!»- и ломали эти зеленые домики. Диониссийство моих сверстником меня пугало и, как я понимаю теперь, привлекало. Поэтому мне хорошо понятны чувства, связанные с цеплянием за привычную идентификацию. Когда в коллективном сознании всплывает из прошлого и тонет в кинематографической иллюзии громада столь же иллюзорной роскоши, можно задуматься о величии моря. Мне кажется, море и горы приучают воображение к адекватным размерам ужасного, от которого невозможно скрыться в шалашах современной культуры. Такое привыкание к осознанию прекрасного или ужасного в аналитическом солярисе и к его последующему растворению и есть самораскрытие личности. Сон о «Титанике» предшествует сну о заплыве через море. Очевидно, что если выплыл в открытое море, вряд ли выплывешь таким же. Чего же мы можем достичь там, в открытом море? Это чувствовать себя морем, на не спокойной поверхности которого отражаются созвездия твоей души. Другой важной амплификацией будет обращение к открытому герметическому путешествию, из которого нет возврата. Подобное описывает Е. Головин в работе «Артюр Рембо и открытая герметика» [3]. Открытая центробежная герметика предполагает возможность инициирующего алхимического путешествия, безвозвратного вояжа. «Нарастающая повелительность «воды» освобождает энергии воздуха и огня, позволяя небесным эйдосам плодотворно проникать в более гибкую, динамическую потенциальность». Анализ второй половины жизни «блуждает как «Пьяный корабль»…» в Поэме Моря - молочно-белой, пронизанной звездами», где стихийные элементы древней космогонии рождают немыслимые, головокружительные пейзажи».